В баре Sardi’s в Нью-Йорке, вечер 31 марта 1943 года, Лоренс Харт допивает коктейль и смотрит на толпу, что празднует премьеру "Оклахомы!". Ему за сорок восемь, глаза красные от виски и таблеток, а в голове - хаос: партнёр Ричард Роджерс ушёл к Хаммерстайну, оставив его в тени. "Это мой конец?" - бормочет он официанту, что качает головой. Харт, гений лирики с хитом "Blue Moon", тонет в алкоголе и депрессии, но держит лицо: шутит с друзьями, флиртует с официантками, скрывая, как руки трясутся. Входит Элизабет Уайт, молодая писательница с блокнотом, и садится напротив: "Расскажите о себе. О той ночи, когда всё сломалось". Харт ухмыляется: "Дорогая, все мои ночи - сломанные".
Они болтают часами: Харт вспоминает юность в Бродвее, где слова лились рекой, партнёрство с Роджерсом, что сделало его легендой, но и одиночкой - гей в эпоху, где это грех. Уайт слушает, записывает, а Харт видит в ней спасение: "Ты пишешь мою историю. Сделай её смешной". Толпа редеет, но разговор тянется - о алкоголе, что жжёт горло, о любви, что не кончается, о "Оклахоме!", что убила его мечту. Харт делится анекдотами: как мышь в квартире вдохновила "Стюарта Литтла", как "Blue Moon" родилась из отчаяния. Уайт смеётся, но видит боль: "Вы не сломаны. Вы вечны". Харт качает головой: "Вечность - для песен, не для меня". Ночь кончается рассветом, и Харт уходит один, но с искрой - его слова живут.
Фильм показывает бар: тихие разговоры за столиками, дым от сигарет, лица в полумраке. Камера ловит руки Харта над стаканом, глаза Уайт в раздумьях, тени от ламп. Нет лишнего - только диалог, где юмор режет боль. Итан Хоук в роли Харта играет сломленно: его ухмылка прячет тоску, голос - виски и гений. Маргарет Куолли как Уайт добавляет свежести - она не муза, а слушательница. Ричард Линклейтер снимает без пафоса: 100 минут о лиристе, что поёт о любви, но тонет в ней сам.
«Голубая луна» (2025) - посмотри, если готов к Бродвею, где слова спасают от падения. Биография/комедия, смотри в HD на смартфоне, планшете или большом экране - диалоги зацепят везде.
